Полная удача
В будуаре Елены Николаевны царил полумрак.
Было около полудня, но шторы были еще спущены, потому что барышня делала свой интимный туалет перед громадным трюмо.
Трюмо это отражало красивую фигуру молодой девушки с округлыми плечами и полной грудью.
Одуряющий аромат наполнял комнату, огненные глаза смотрели в зеркало, и блеск их сливался с блеском белозубой улыбки.
Горничная Катя шнуровала сзади последние петли корсета, и толстое, молодое лицо ее покраснело от напряжения.
– А ты заметила, какие у него губы? – спросила Елена Николаевна, очевидно продолжая ранее начатый разговор. – Эти губы одни могут свести с ума… Слушай, Катька, ты влюблена в молодого графа, сознайся… Влюблена?.. Вот уж правда неожиданность… Я сперва думала, что он какой-нибудь невзрачный, и вдруг такой красавец. У меня просто голова закружилась, когда я поглядела на него… В ту ночь он мне снился… Туже, туже! Затяни, там еще осталось две петли.
Катя еще сильнее потянула за шнурки, корсет заскрипел, но не поддался.
– Не распустить ли, барышня? – робко спросила служанка.
– Нет-нет, не надо!
– Да уж очень у вас, барышня, талия нонче узкая стала, пальцами можно всю ее обхватить.
– Это и лучше…
– Того и гляди, переломитесь…
– Не беспокойся…
Елена Николаевна улыбнулась и молчаливо стала глядеть в зеркало.
– Послушай! – сказала она вдруг. – Если бы ты была мужчина… – Но не докончила и звонко захохотала.
Катя поднялась с колен и, стоя сзади, с улыбкой взглянула в зеркало:
– Если бы я была мужчина?.. Я бы сделала вот так…
И на оголенной спине красавицы отпечатался крепкий поцелуй.
Она вздрогнула и засмеялась каким-то отрывистым, словно задыхающимся хохотом.
Кате позволялись подобные вольности, и не только позволялись, но даже поощрялись. Елена Николаевна была девушка с большими странностями.
Когда все шнурки были завязаны и наброшена юбка, где-то вдали слабо затрещал электрический звонок.
– Кто это? Не он ли? – повернулась Елена Николаевна. – Поди, Катя, узнай скорей.
Горничная скрылась за зеркальной дверью, а Елена Николаевна осталась на месте, выжидательно закусив губу и глядя исподлобья в трюмо.
Потом она вдруг улыбнулась, подняла, как танцовщица, руки кверху, заложила их над головой и, не спуская с лица улыбки, застыла перед зеркалом.
– Барышня! Барышня! – запыхавшись, вбежала Катя. – Они! Они!.. Они приехали!..
Лицо Елены Николаевны не вспыхнуло, но зато блеснули глаза.
– Ну чего ты кидаешься как сумасшедшая!.. Куда он прошел? К батюшке?
– Да-с.
– Давай скорей одеваться!.. Ну, ну, живей корсаж!.. Нет, не этот!.. дура!..
И будуар наполнился суетнёю, отрывочными фразами и далеко не лестными эпитетами по адресу Кати.
Наконец Елена Николаевна была готова. В чудных темных волосах ее блестела бриллиантовая пряжка, светлое платье красиво оттеняло ее строгое античное лицо и полные руки, оголенные до локтей.
Приказав Кате, чтобы будуар был убран моментально, Елена Николаевна вышла в гостиную, прошла залу и остановилась у тяжелой ореховой двери кабинета отца.
Она нажала пуговку звонка и взглянула на дощечку, где было написано: «Не позвонив, не входите». Дощечка повернулась и, показав надпись «Войдите», захлопнулась опять. Елена Николаевна вошла в кабинет.
Старик сидел перед письменным столом, заваленным бумагами, а в кресле, сбоку, сидел он, только уже не в мундире студента, а во фраке.
Теперь он был еще красивее. Белоснежное белье делало его типичные черты еще более прекрасными, а темные глаза, в которых покоился такой таинственно манящий мрак, приняли выражение еще более значительное. Он встал и, грациозно раскланявшись, смело и прямо взглянул ей в лицо.
Она опустила свои глаза.
Старик, следивший за обоими, слабо улыбнулся и, казалось, был очень доволен этой встречей. «Какая чудесная пара!» – мелькнуло у него в голове, а вслух он сказал:
– Граф приехал сегодня формально просить твоей руки, Леля…
Андрюшка поклонился, а Елена Николаевна, сердито сдвинув брови, отвечала:
– Я не даю своей руки раньше своего сердца, граф… Слышите, вы, – она сделала ударение на «вы», – должны сперва взять его.
– Елена Николаевна, – серьезно ответил Андрюшка, – то, что вы мне говорите, еще более радует меня, чем самое получение вашей руки, потому что сердце ваше для меня несравненно важнее и дороже.
– То-то же! – шаловливо погрозила Терентьева и, хохоча, села.