В «кашетке»
Когда чаша страданий переполняется, наступает обыкновенно период какого-то душевного оцепенения. Так сквозь рев адской бури иногда не слышны бывают не только дикие вопли погибающих, но и пушечные выстрелы.
Нечто подобное испытывала графиня, когда ее вдруг схватили с койки, протащили по целому лабиринту коридоров, потом вволокли по какой-то темной чугунной лестнице, втолкнули в дверь и захлопнули на замок.
Кругом было темно и тихо, как в могиле.
В полном изнеможении опустилась она около стены близ двери и так и застыла на корточках, положив голову на колени.
Сколько времени просидела она в таком положении, несчастная не могла дать себе отчета, но она очнулась, заслышав шум в скважине двери.
«Это смерть! – мелькнуло у нее в уме. – Скорей бы, скорей!..»
Бледные лучи утра бросали в верхние оконца слабые полоски света, озаряя совершенно пустую комнату с облупившейся по стенам штукатуркой и покоробленными плитами каменного пола.
Дверь отворилась, и показалось знакомое уже графине лицо фельдшера Савельева, про которого даже и до ее ушей донеслось столько ужасных слухов.
Увидев его, графиня невольно содрогнулась; все эти россказни о его чудовищном разврате теперь разом припомнились ей, и она, эта еще далеко не старая женщина со следами блестящей красоты, огласила комнату криком ужаса и отскочила к противоположной стене.
Смерть не казалась ей ужасной, но позор в ее годы превосходил ужасом все ее ожидания.
– Не бойтесь! – угрюмо сказал ей Савельев. – Не бойтесь, графиня… Сейчас вам принесут ваше платье и вы будете свободны. Вы вполне теперь можете довериться мне, хотя те слухи, которые тут обо мне ходят, и не могут внушить вам этого чувства; но вы сейчас увидите, что я говорю правду… Желание отомстить делает меня человеком, способным на добро… Слышите внизу шаги, это несут вам вашу одежду… Бодритесь же!.. – заключил он, видя, что графиня бледнеет все более и более, дико уставившись на него сверкающими от ужаса глазами. – Бодритесь во имя спасения вашего сына!..
– Что? Что вы сказали?! – кинулась к нему несчастная. – Вы говорите о спасении сына моего?
– Да, без вашей помощи он погиб…
– Что же с ним?! Где он?! О, скажите мне, ради Христа!..
– Я вам все объясню по дороге подробно, но сперва надо покинуть этот дом…
И, нагнувшись с порога двери, Савельев внятным шепотом сказал кому-то вниз:
– Иди скорей!.. Чего ты ползешь как черепаха…
– Да тяжело уж больно! – отвечал запыхавшийся женский голос, и через несколько мгновений Дуняша, одетая по-дорожному, внесла большой узел с платьем графини.
Вскоре все трое вышли из дверей башни.
Сбоку от нее тянулся высокий каменный забор.
Савельев быстро юркнул в кусты, и немного спустя шелест травы и листьев дал знать, что он тащит что-то очень тяжелое.
Это была лестница.
Еще несколько минут, и новые беглецы были вне опасности. Шансы успеха усугублялись еще тем, что они попали прямо в густой ореховый кустарник, идущий вплоть до того места, где Савельевым была привязана лошадь с тележкой.
Надежда увидеть сына, а главное, спасти его от грозящей ему гибели окрыляла ноги графини настолько, что она временами опережала своих спутников.
И вот тележка с тремя седоками вскачь понеслась по пыльной дороге.
Где-то вдалеке просвистел поезд, и Савельев начал усиленно стегать лошадь, которая и без того совершала чудо быстроты.
Тележка подъехала к станции в тот самый момент, когда поезд уже подходил к платформе.
Наскоро передав деньги и лошадь подбежавшему мужику, Савельев крикнул ему, кому передать то и другое, а сам бросился в вокзал, таща за собой графиню.
Когда все сели в вагон и поезд тронулся, с графиней сделался обморок.