– Ты у меня будешь старшим камердинером! – еле выговорил он сквозь смех. – Экая ты дурья голова, я тебе скажу, чем бы дело делать, а он, как баба, гадает о будущем… По-моему, брат, будущее всегда в руках настоящего, это верно. Есть, конечно, кисляи вроде тебя, у которых и сапоги с ног валятся, в то время когда они вздумают сделать шаг, но я, брат, не из таких, и глупых разговоров не люблю больше всего.
Колечкин, однако, сидел пасмурный, как ночь. По лицу его пробегали странные тени. Казалось, он напряженно соображал что-то.
– Ну, чего ты уши повесил? Думаешь, пока нужен ты мне, – ладно, а как будешь не нужен, и того!.. Так, что ли?.. Эх ты, дурак, дурак после этого!.. Видишь, я с тобой совсем откровенен! Ты знаешь меня, я тебя знаю… что ж нам скрываться?..
«Да, – подумал Колечкин, – я, брат, тебя хорошо знаю». И еще более помрачнел, но, однако, вскоре сообразил что-то и весело поднял голову:
– Да ты, брат, так говоришь таинственно, что поневоле черт знает какая мысль в голову полезет.
– Дурак!
– Вот только от тебя и услышишь.
– Пока ты будешь дураком, я при всем желании не могу ничего тебе сказать более утешительного.
– Ну а в этом деле, стало быть, я тебе не нужен?
– В каком?
– Да насчет молодого графа.
– Конечно, нужен!.. Кто же его заманит. Ты ведь знаешь, что нужен ты мне так же, как нужна правая рука, а чего ты ломаешься, выпытываешь меня!.. И верь мне, все это напрасно. Если я захочу что скрыть, то из меня никакая сила не выпытает! А ты вот лучше подумай насчет заманки и внакладе не останешься. А когда все это дело устроится, то ты будешь обеспечен на всю жизнь. Без меня бы ты ведь пропал, с твоим характером, как собака, а если ты будешь верен мне, повторяю, ты будешь богачом. Ну, вспомни, пожалуйста, что ты был несколько месяцев назад: пьяный, оборванный, без гроша в кармане, а теперь на тебе превосходный костюм, в бумажнике у тебя денежки. Совсем человеком стал.
– Это правда, – тихо отвечал Колечкин и в глубине души даже осознал, что это правда.
– Ну вот, видишь ли!.. А если ты хочешь забираться во все тайники моих соображений, это напрасно! Твое дело – исполнять в полной уверенности, что я теперь дорожу твоей шкурой наравне со своей, если не больше. Да и, конечно, больше. Свою шкуру я ставлю теперь на кон. Была не была!.. Или выиграю, или все потеряю. А твою шкуру я не могу так поставить, я должен ее оберегать, как банкомет карту, которую держит в руках и которая должна принести ему выигрыш. Понял ты меня? Понял. Ну и прекрасно. Стало быть, с сегодняшнего дня я избавлен от твоих разных расспросов, вовсе не ведущих к цели. Ты, во-первых, в пьяном виде очень речист, да и во сне имеешь скверную привычку бредить в откровенном тоне.
– Ты почем это знаешь?
– О, братец, я знаю все, что мне нужно знать… Моя игра слишком велика, чтобы я не пометил некоторых карт в ее колоде… Все это я говорю вот к чему. Ты должен обратить все свое внимание на моего братца Павлушу… Все эти три дня ты должен следить за ним по ночам, так как, на худой конец, будут следить за тобой сыскные агенты, в случае если мы проиграем нашу ставку… Ты должен выбрать удобный пункт для заманки и известить меня, когда все будет готово. А я пока буду делать то, что считаю еще более важным. Понял?
– Понял, – отвечал Колечкин, опять проникаясь чувством уважения к своему приятелю и опять начиная мечтать на самые радужные темы.
– Ну и прекрасно! Если понял, то, стало быть, ты через пять минут, – Курицын посмотрел на карманные часы, – уйдешь отсюда и разузнаешь, куда направился мой братец по освобождении своем, и дашь мне знать об этом завтра утром.
– Если же бы представилось что-нибудь и сегодня, то я готов каждую минуту дня и ночи… Сегодня я буду у Флирта.
– Экий ты черт! – вставая, сказал Колечкин. – Теперь я окончательно убежден, что с тобой не пропадешь.
Курицын самодовольно улыбнулся, с ленивой небрежностью протянул руку через стол, и приятели расстались.