Разгром
Ровно в полночь в портерную близ «Паутинника» вошел человек в грязном и оборванном платье мастерового. Он был слегка пьян.
Грузно опустившись на стул, он потребовал кружку пива и юмористический журнал.
Это был не кто иной, как Кустарников.
Его задачею теперь было захватить сборище «Паутинника» в полном его составе.
Все было тщательно подготовлено, и агенты размещены были в соседних домах и торговых заведениях.
Из совершенно черного неба накрапывал мелкий дождь.
Иногда брызги его подхватывал порыв ветра и с силою бросал в лицо прохожих, в окна и стекла фонарей, пламя которых вздрагивало, как в лихорадке.
В «Паутиннике» было темно, только из щели комнаты Калиныча прорывалась тонкая полоска света.
Там за столом, уставленным самоваром, кофейником и чашками, восседал он, супруга его и Лепешкин.
Толстая женщина, по обыкновению, с идиотской методичностью прихлебывала дымящуюся черную влагу, непостижимо ловко держа полное блюдечко неуклюжими мясистыми пальцами.
Лепешкин и Калиныч беседовали.
– Да, его дела, кажется, пошатнулись, – говорил первый, очевидно продолжая давно начатый разговор. – Вчера я оставил его ожидающим свою дульцинею, которая должна была ему принести деньги… Не знаю, принесла ли… Но если не принесла, то дело плохо. У него нет ни гроша. А на сегодняшнем собрании надо раздавать жалованье…
– Извернется как-нибудь, – флегматически отвечал Калиныч, – этот малый не такой, чтобы не извернуться, я уж его порядочно давно знаю…
– Конечно, он человек деловой, – отвечал Лепешкин, – но у всякого дельца есть своя счастливая звезда, без которой он ничего не может поделать…
– Это точно…
– Вот я и боюсь, не погасла ли уж звезда его…
– А вот увидим… Посмотри-ка, как будто кто-то в двери постучался?
Лепешкин встал и вышел в темную залу. Там он долго прислушивался и, убедившись, что никто не стучит, вернулся назад.
– Нет, никого нет, – сказал он, садясь на стул и протягивая руку к стакану с пивом, но в это время стук раздался в противоположном конце залы, там, где была потайная дверь и ход, ведущий на соседний пустырь, прежде бывший барским садом. Еще и теперь там сохранились следы аллеек и широкие пни давно срубленных гигантов.
Калиныч и Лепешкин несколько секунд глядели друг на друга испуганными глазами.
– Постой-ка, – сказал Лепешкин, – я погляжу, что это значит…
И, сказав это, он углубился в тьму залы, в ту сторону, где был потайной ход.
Калиныч слышал, как щелкнула секретная пружинка, как вслед за тем скрипнула ржавая петля двери, и вдруг… Вся кровь застыла в его жилах. Своды «Паутинника» огласил отчаянный крик Лепешкина и шум уже молчаливой, но упорной борьбы.
Калиныч как стоял в дверях своей комнаты, так и застыл.
Супруга его продолжала мирно попивать кофе, и временами было слышно ее смачное прихлебывание.
Наконец Калиныч опомнился, как бы сообразив, в чем дело, и в один прыжок очутился около сундука. Тут он выхватил толстый сверток засаленной сахарной бумаги и, вырвав блюдечко из рук жены, хрипло шепнул ей:
– Дура!.. Спасайся!! Кажется, полиция!..
Затем, потушив лампу, оба супруга тихо поползли вдоль стены залы к выходу, ведущему на двор. В другом конце уже раздавались шаги и голоса.
– Не сопи так!.. Проклятая бочка! – шепнул Калиныч своей благоверной.
Та затаила дыхание.
Наконец стена, казавшаяся супругам бесконечной, кончилась, и они очутились около двери.
Калиныч беззвучно вложил ключ, дверь распахнулась – и второй крик огласил стены мрачного притона.
На этот раз вскрикнул Калиныч, носом к носу столкнувшийся с полицейским, за которым виднелись еще фигуры.
– Берите его! – крикнул полицейский, и в один миг тучные тела супругов были обмотаны веревками.
Находясь в каком-то отупении, Калиныч не заметил при тусклом свете фонаря, что на дворе виднелась еще большая толпа, среди которой кучкою стояли связанные люди; он даже не взглянул туда, несмотря на то что это все были его сотоварищи, пришедшие на сегодняшнее собрание. Не заметил он, когда от него увели куда-то вдаль его супругу, но дикий вопль вырвался у него из груди, когда рука агента вытащила из бокового кармана его долгополой купеческой чуйки заветный сверток сахарной бумаги.
Через минуту его присоединили к толпе связанных людей, в числе которых он увидел знакомые лица, а вслед за тем привели и связанного Лепешкина. Бледное лицо последнего выражало какую-то озлобленную муку.
Его поставили между Калинычем и угрюмым Кутузовым, но он даже не удостоил их взглядом и глядел куда-то вверх, на темный силуэт крыши, на углу которой висела половина водосточной трубы.