«Паутинник»
Мрачный кирпичный дом был очень некрасив, потому что облупившиеся карнизы и треснувшие стекла окон придавали ему вид старой запущенной казармы.
На самом же деле это была одна из тех петербургских трущоб, где население представляло собой сборище бродяг обоего пола.
Когда-то оно имело еще более ужасный вид, но в один прекрасный день (тоже довольно давно) дом этот был оцеплен и произведена была тщательная «очистка».
Власти обрели тут много неожиданного.
Лица, в поисках которых тщетно тратилась энергия сыскных агентов, преспокойно обитали тут частью под чужими именами, частью совсем без всяких свидетельств на жительство. После этого мрачный дом обрел на некоторое время другую физиономию.
С внешней стороны он подвергнут был ремонту, а внутри заселен семьями бедных ремесленников.
В нижнем этаже приютились кузница и лудильное заведение, на верхних окнах появились бумажные сапожки, ножницы и модные картинки.
Угрюмый двор, на котором ночью мигали два керосиновых фонаря, тоже стал немного поопрятнее, но все это было ненадолго.
Не прошло и трех лет, как в излюбленную трущобу стали являться ее прежние обитатели, и опять замелькали по черным вонючим лестницам подозрительные субъекты, а в квартирах под всевозможными прикрытиями стали происходить сборища, цели которых были настолько же определенны, насколько и разнообразны.
Во втором этаже большого надворного флигеля была одна квартира, отличавшаяся своими размерами.
В особенности громадная была зала в полтора света, отчего на фасаде виднелись круглые оконца над рядом больших венецианских.
Квартира эта, однако, была заселена нанимателями углов, и в обыкновенное время зала являла довольно оригинальное зрелище.
Нечто подобное представляет собой Михайловский манеж, где по временам бывают выставки и народные гулянья.
По стенам, изукрашенным жалкими остатками багетов и орнаментов, лепились какие-то лари, сколоченные из досок, местами эти последние прерывались подобием стойл, где так же, как и в первых, ютились грязные постели и рядом с ними не поддающийся описанию хлам.
Днем тут было всегда шумно. Обитатели ларей и стойл наполняли своды залы своим говором и стуком.
Посередине залы тянулся ряд четверных коек, таких, на которых среди разгородок лежало по четыре соломенных тюфяка изголовьями внутрь.
Над всем этим хаосом с облупившегося расписного потолка густо спускались длинные нити паутины, напоминая опрокинутую ниву колосьев, при каждом дуновении из входной двери приходящую в бурное движение.
Однажды в это помещение часов около двух ночи, когда тут происходила особенно оживленная деятельность, вошел красивый молодой человек в одежде мастерового.
Однако благородные черты его немного мрачного лица заставляли думать, что этот костюм и даже эти чересчур густые бакенбарды есть не что иное, как гримировка.
Надо сказать сперва, что неделю назад все население «Паутинника» (так называли эту залу) было взволновано слухом, что на днях эту залу целиком снимает какой-то «делец» для устройства тут каких-то важных сборищ по большому делу…
Кто этот «делец» и каково дело, требующее собраний именно в этой зале, никто не знал, но всем известно было только одно, что бывший портерщик Калиныч, а теперь квартирохозяин «Паутинника» вошел уже в соглашение с таинственным дельцом и предлагает от имени последнего довольно крупную сумму для раздела между выселяемыми квартирантами.
Благодаря солидности премии за очищение квартиры обитатели все без исключения выразили согласие переселиться.
Когда незнакомец вошел, сотня глаз устремилась на него с вопросительным любопытством.
Некоторые даже выражали тревогу, потому что всякий незнакомый посетитель тут принимался за агента сыскной полиции.
Но когда вошедший спросил, дома ли Калиныч, и прошел из залы в боковую комнату, которую тот занимал собственной персоной, начались самые оживленные и шумные толки.
Некоторые стали строить догадки, не тот ли это «делец», про которого говорил Калиныч.
Только один субъект лежал неподвижно на серединной койке и, зорко оглядев вошедшего, улыбнулся.
– Кажется, он? – прошептал субъект и стал прислушиваться к тому, что говорилось кругом.
Это был человек высокого роста, с широким лбом и близорукими глазами.
При взгляде на него нельзя было ошибиться, что это захудалый интеллигент, происхождением не то семинарист, не то отставной чиновник среднего класса. Зорко проследив вошедшего до самой двери, ведущей в «фатеру» хозяина, он закинул руки за голову и растянулся с видом полной беспечности, но глаза его приняли задумчивое выражение, и, судя по движению их, можно было догадаться, что обладатель их силится что-то вспомнить.