– Не знаю, ваше величество. Велика должна быть его вина, ежели он наказан столь долгим заточением. Государь, выслушайте меня! За восемнадцать лет пора проснуться милосердию. Страсти человеческие, как добрые, так и злые, столь долго не живут. Мой отец, вошедший в тюрьму человеком средних лет, выйдет из нее старцем. Какова бы ни была его вина, не достаточно ли искупление? И если, быть может, кара была чрезмерна, то ведь он слишком слаб, чтобы помнить обиду. Государь, верните к жизни несчастного узника, отныне ничем не опасного! Вспомните слова Христовы и простите другому свои обиды, дабы и вам простились ваши.
Последние слова Габриэль произнес с такой силой, что король и госпожа Валантинуа в смятении переглянулись.
Чтобы не слишком бередить рану, Габриэль поспешно добавил:
– Заметьте, ваше величество, что я повел речь как смиренный верноподданный. Я же не заявляю вам, будто моего отца не судили, а лишь вынесли тайный приговор, даже не выслушав его, и такой бессудный приговор слишком похож на месть… Я же не говорю вам, будто я, его сын, попытаюсь довести до сведения всех, кто носит шпагу, какая обида нанесена всему дворянскому сословию в лице одного из его представителей…
У Генриха вырвался нетерпеливый жест.
– Нет, я не пришел к вам с таким заявлением, государь, – продолжал Габриэль. – Я знаю, что иной раз необходимость бывает сильнее закона, а произвол – наименьшим из зол. Я уважаю тайны далекого прошлого, как уважал бы их, без сомнения, и мой отец. Я пришел просить у вас всего лишь позволения выкупить жизнь своего отца. Я предлагаю вам в виде этого своеобразного выкупа в течение недели отбиваться от неприятеля в Сен-Кантене, а если этого недостаточно, то возместить потерю Сен-Кантена взятием другого города у испанцев или англичан. Это ли не цена свободы старца! И я это сделаю!
Диана не могла удержаться от недоверчивой усмешки.
– Я понимаю ваше недоверие, герцогиня, – грустно заметил Габриэль. – Вы думаете, что это великое предприятие окончится моей гибелью. Вполне возможно. Ну что ж, я погибну! Если до конца недели неприятель вступит в Сен-Кантен, я дам убить себя на крепостном валу, который не сумел отстоять. Ни бог, ни мой отец, ни вы не вправе требовать от меня большего. И тогда… тогда мой отец умрет в темнице, я – на поле брани, а вы… вы, следовательно, можете быть спокойны.
– Вот это, во всяком случае, довольно разумно, – шепнула Диана на ухо задумавшемуся королю и тут же спросила Габриэля: – Но если вы даже и погибнете, где гарантия, что вас не переживет ни один наследник ваших прав, посвященный в вашу тайну?
– Я клянусь вам спасением своего отца, – обратился Габриэль к королю, – что в случае моей смерти все умрет вместе со мною и что никто не будет располагать правом или возможностью досаждать вашему величеству подобной же просьбой. Уже сейчас на случай своей гибели я освобождаю вас от всех обязательств, от всякой ответственности…
Генрих, по природе своей человек нерешительный, не знал, как поступить, и повернулся в сторону госпожи де Пуатье, словно прося у нее помощи и совета.
Она же, чувствуя его неуверенность, сказала со странной улыбкой:
– Разве мы можем, государь, не верить словам виконта д’Эксмеса, истинного дворянина и благородного рыцаря? Мне думается, что нельзя отвергать столь великодушное предложение. На вашем месте я охотно обещала бы господину д’Эксмесу оказать любую милость, если он исполнит свои дерзновенные посулы.
– Ах, герцогиня, только этого я и желаю! – воскликнул Габриэль.
– Однако я задам вам еще один вопрос, – продолжала Диана, устремив на молодого человека проницательный взгляд. – Почему и каким образом решились вы говорить о важной тайне в присутствии женщины, быть может, довольно болтливой и не имеющей, полагаю, никакого касательства к этому секрету?
– По двум основаниям, герцогиня, – ответил с полным самообладанием Габриэль. – Мне казалось прежде всего, что сердце его величества ничего не таит и не может таить от вас. Стало быть, впоследствии вы все равно узнали бы об этом разговоре. А затем я надеялся, как оно и случилось, что вы соблаговолите поддержать мое ходатайство перед государем, посоветуете ему послать меня на это испытание, ибо вы, женщины, всегда на стороне милосердия.
Самый зоркий наблюдатель не уловил бы ни малейшего оттенка иронии в словах Габриэля, не заметил бы ни малейшего следа презрения в бесстрастных чертах его лица. Словом, проницательный взгляд госпожи де Пуатье ничего не узрел.
Она слегка кивнула головой, как бы награждая его комплиментом.
– Разрешите мне еще один вопрос, виконт, – все же сказала она. – Мне крайне любопытно, как это вы, такой молодой, оказались обладателем тайны восемнадцатилетней давности?