– Государыня… благодарю вас… – смущенно пробормотал юный король и, не зная, как ответить, невольно взглянул на герцога де Гиза, как бы испрашивая совета у дяди своей жены. И герцог де Гиз, не в пример племяннику, не растерялся.
– Да, государь, вы правы, – уверенно заговорил он, – поблагодарите, горячо поблагодарите вашу матушку за ее добрые, полные бодрости слова, но не ограничивайтесь одной благодарностью. Скажите ей без стеснения, что среди родных и близких первое место принадлежит ей и что вы рассчитываете на ее материнскую поддержку в том трудном деле, к которому вы призваны.
– Дядя совершенно правильно выразил мои мысли, – обрадовался юный король, – и повторяться, пожалуй, не следует. Считайте, матушка, что сказал их я, и обещайте мне свою драгоценную опору.
Королева бросила на герцога признательный взгляд.
– Государь, – обратилась она к сыну, – немногими познаниями я располагаю, но они всецело принадлежат вам, и я сочту за счастье помочь вам советом. Но я только слабая женщина, а вам необходим верный защитник с мечом в руках. Эту сильную руку, эту мужскую силу вы, ваше величество, обретете среди любящих вас родственников.
Итак, услуга за услугу. Таков был безмолвный пакт, заключенный между Екатериной Медичи и герцогом де Гизом.
Юный король понял намек матери и, подбодренный взглядом Марии, робко протянул свою руку герцогу.
Этим рукопожатием он как бы вручил ему управление Францией.
Но в то же время Екатерина не хотела связывать по рукам и ногам сына, пока герцог не даст ей определенные заверения своего благорасположения. Поэтому она подошла вплотную к королю и, опередив его слова, которые бы узаконили это рукопожатие, сказала:
– Но перед тем как вы назначите министра, государь, ваша мать обращается к вам не с просьбой, а с требованием.
– Приказывайте, государыня, прошу вас.
– Сын мой, речь идет о женщине, которая причинила много зла мне и еще больше – Франции. Не нам порицать слабости покойного государя. Его уже нет, к несчастью, в этом дворце, а между тем эта женщина, имя которой я не намерена называть, все еще пребывает в нем. Ее присутствие для меня – смертельное оскорбление. Когда король был уже в беспамятстве, ей дали понять, что ей неудобно оставаться в Лувре. Она спросила: «Разве король скончался?» – «Нет, он еще дышит». – «Кроме него, никто не может мне приказывать». И она осталась…
Герцог де Гиз, почтительно перебив Екатерину, поспешил вставить свое слово:
– Простите, государыня, но я, кажется, догадался о ком идет речь.
И без дальнейших разговоров он дернул звонок. На пороге вырос слуга.
– Передайте госпоже де Пуатье, – приказал герцог де Гиз, – что король желает с ней немедленно говорить.
Слуга поклонился и вышел.
Юного короля не удивляло и не тревожило самоуправство матери и дяди. Напротив, он был просто счастлив, что избавлен от труда приказывать и действовать.
Однако герцог де Гиз посчитал необходимым придать своему поступку видимость королевского волеизъявления.
– Скажите, государь, – спросил он, – не превысил ли я свои полномочия, говоря о намерениях вашего величества относительно этой женщины?
– Нет, ничуть, – поспешил ответить Франциск, – так и продолжайте! Я заранее соглашаюсь со всем, что вы сделаете.
Екатерина с жадным нетерпением ждала дальнейших действий герцога. Но в то же время, чтобы подчеркнуть свое непременное желание, она добавила:
– Эта обеспеченная красавица может найти кров и утешение в своем роскошном замке Ане, с которым по блеску и великолепию не сравнится мой скромный дом в Шомоне-на-Луаре.
Герцог де Гиз ничего не ответил, но понял и запомнил этот намек.
Говоря по правде, он не меньше Екатерины Медичи ненавидел Диану де Пуатье. Ведь не кто иной, как госпожа де Валантинуа в угоду своему коннетаблю всячески противодействовала успехам и замыслам герцога: она – и в этом не было ни малейшего сомнения – обрекла бы его на забвение, если бы копье Габриэля не лишило жизни короля. Но вот пришел наконец день расплаты и для Франциска Лотарингского.
В этот миг слуга доложил:
– Герцогиня де Валантинуа!
Вошла Диана де Пуатье. Она была взволнована, но держалась еще более высокомерно, чем обычно.