– А какую еще награду можно преподнести слуге, который больше не нужен? – процедил сквозь зубы герцог. – Я же не господин коннетабль, осыпанный королевскими милостями! Он ведь вполне заслужил их своими бесконечными поражениями! Но клянусь Лотарингским крестом: если снова грянет война, а меня будут умолять стать во главе армии, я пошлю их к коннетаблю! Пусть он их спасает! А что до меня, так я принимаю приговор и подожду лучших времен!
– Такое решение крайне прискорбно, и я глубоко сожалею о нем, – многозначительно заговорил Габриэль. – Но именно поэтому я и хотел вам предложить…
– Бесполезно, друг мой, бесполезно, – перебил его герцог. – Я уже решил. В мирное время о славе помышлять не приходится.
– Простите, монсеньор, – возразил Габриэль, – но мое предложение и относится как раз к мирному времени.
– В самом деле? – заинтересовался Франциск Лотарингский. – Что же это? Нечто похожее по смелости на взятие Кале?
– Смелее, чем взятие Кале!
Герцог еще больше удивился.
– Даже так? Признаюсь, вы заинтриговали меня.
– Мы одни здесь?
– Абсолютно. Нет никого, кто бы мог подслушать.
– Тогда вот что я вам скажу, ваша светлость, – смело заявил Габриэль. – Король и коннетабль решили обойтись без вас. Они лишили вас звания главнокомандующего, вырвите его снова из их рук.
– Но как? Объясните!
– Монсеньор, чужеземные монархи боятся вас, народ боготворит, армия за вас, вы и сейчас больше, чем король Франции. Если вы осмелитесь заговорить как повелитель, вам все будут внимать как владыке. И я первый почту за счастье назвать вас: «Ваше величество!»
– Вот поистине дерзновенная затея, Габриэль! – с изумлением улыбнулся герцог.
– Я преподношу эту дерзновенную мысль великому человеку, – подхватил Габриэль. – Я говорю все это во имя блага Франции. Вы повторите Карла Великого!
– А ведь Лотарингский дом происходит от него! – отозвался герцог.
– В этом никто не усомнится после ваших деяний, – заверил его Габриэль.
– Но где те силы, на которые я мог бы опереться?
– В вашем распоряжении две силы.
– Какие?
– Армия и протестанты, ваша светлость. Если хотите, вы можете стать военным диктатором.
– Захватчиком! – вырвалось у герцога.
– Скажем: победителем. Но можно и так – станьте королем протестантов.
– А как же принц Конде? – улыбнулся герцог де Гиз.
– У него очарование и ловкость, а величие и блеск – у вас. Кальвин не будет колебаться в своем выборе. Скажите слово – и завтра же у вас будет под началом тридцать тысяч избранных солдат.
– Я ценю вашу искренность, и, чтобы это вам доказать, я тоже открою вам свое сердце… Выслушайте меня. Я и сам не раз думал об этой… хм… затее, на которую вы мне сегодня указали. Но согласитесь, друг мой: поставив перед собою подобную цель, нужно быть уверенным, что ее достигнешь, а сделать такую ставку раньше времени – значит потерять ее навсегда!
– Вы правы, – заметил Габриэль.
– Так вот. Такой переворот нужно подготавливать долго и тщательно. Нужно, чтобы умы прониклись сознанием необходимости такого переворота. А разве вы можете утверждать, что ныне народ созрел? Я командовал армиями, я защищал Мец, брал Кале, я дважды был главнокомандующим – и этого, однако, недостаточно! Недовольных, конечно, немало, но отдельные партии не представляют всего народа. Генрих Второй молод, разумен, отважен, он сын Франциска Первого. Да и опасности, кстати, не таковы, чтоб свергать его с престола.
– Итак, ваша светлость, вы колеблетесь?
– Более того, я отказываюсь. Если бы хоть несчастный случай или какая-нибудь болезнь…
«И этот клонит туда же», – подумал Габриэль.
– А если б такой случай представился, что бы вы тогда сделали?
– Тогда я стал бы регентом при юном и малоопытном короле. О, если бы это случилось, ваши предположения были бы вполне своевременны!
– Понимаю… Но если такого случая так и не предвидится?..
– Я решил терпеть.
– Это ваше последнее слово, монсеньор?
– Последнее, – сказал герцог. – И пусть все это умрет между нами.
Габриэль поднялся с места:
– Мне пора.
– Как! Уже?
– Да, монсеньор, я узнал все, что хотел. Мне нужно было убедиться, что честолюбие герцога де Гиза еще не очнулось от спячки. Прощайте, монсеньор!
– До свидания, друг мой.
И, опечаленный, растревоженный, Габриэль покинул Турнелльский дворец.
«Ну что ж, – подумал он, – из двух земных союзников, на которых я рассчитывал, навстречу мне не пошел ни один. Кто остается? Бог!»