Свой природный дар Престо удесятерил очень своеобразной манерой играть. Престо любил играть трагические роли. Для него специально писались сценарии по трагедиям Шекспира, Шиллера, даже Софокла… Тонио – Отелло, Манфред, Эдип… Это было бы профанацией, если бы Престо не играл своих трагических ролей с подкупающей искренностью и глубоким чувством.
Комизм Бэстера Китона заключался в противоречии его «трагической», неподвижной маски лица с комичностью положений. Комизм Тонио Престо был в противоречии и положений, и обстановки, и даже его собственных внутренних переживаний с его невозможной нелепой, немыслимой фигурой, с его жестами паяца. Быть может, никогда еще комическое не поднималось до таких высот, почти соприкасаясь с трагическим. Но зрители этого не замечали.
Только один человек, крупный европейский писатель и оригинальный мыслитель, на вопрос американского журналиста о том, как ему нравится игра Антонио Престо, ответил: «Престо страшен в своем безнадежном бунте». Но ведь это сказал не американец, притом он сказал фразу, которую даже трудно понять. О каком бунте, о бунте против кого говорил писатель? И об этой фразе скоро забыли. Только Антонио Престо бережно сохранил в памяти этот отзыв иностранца, которому удалось заглянуть в его душу. Это был бунт обделенного природой урода, который стремился к полноценной человеческой жизни. Трагическая в своей безнадежности борьба.
Но и право играть трагедии досталось ему нелегко. В первые годы его заставляли выступать только в шутовских ролях, ломаться, кривляться, получать пинки и падать на потеху зрителей. В его дневнике имелись такие записи:
«12 марта.
Вчера вечером прочитал новый сценарий. Он возмутил меня. Дурацкий сценарий, а для меня – дурацкая роль.
Сегодня зашел к нашему директору, говорю:
– Глупее ваш сценарный департамент не мог придумать сценария? Когда же это кончится?
– Когда публика поумнеет и ей перестанут нравиться такие картины. Они дают доллары, и это все, – ответил он.
Опять доллары! Все для них!
– Но вы сами развращаете зрителей, портите их вкус подобной пошлостью! – воскликнул я.
– Если у вас такая точка зрения, вам лучше не сниматься для экрана, а поступить воспитателем в пансион благородных девиц. У нас коммерческое, а не педагогическое предприятие. Пора вам это понять, – спокойно возразил директор.
Можно ли было продолжать разговор с таким человеком? Я ушел от него взбешенный. В ярости бессилия, в это утро я умышленно переигрывал, утрировал самого себя, гаерствовал, валял дурака. Нате! получайте, если вам только это надо! В то же время думал: неужели режиссер не остановит мои клоунады? Но он не остановил. Он был доволен! А в перерыве ко мне подошел директор, который, как оказалось, следил за моей игрой, хлопнул по плечу и сказал:
– Вижу, что вы одумались. Давно бы так. Вы играли сегодня, как никогда. Фильм будет иметь колоссальный успех. Мы отлично заработаем!
Я готов был броситься и задушить этого человека или завыть, как собака.
Но что я могу сделать? Куда бежать? Бросить искусство? Покончить с собой?.. Придя домой, три часа играл на скрипке – это успокаивает меня – и думал, ища выхода, но ничего не придумал. Стена…»
Только когда он достиг мировой известности, киноторгаши принуждены были согласиться с капризами – «причудами» – Престо и с неохотой допустили его играть трагические роли. Впрочем, они успокоились, когда увидели, что у Престо «трагедии выходят смешней комедий».
– Гофман, Гофман! Вы находите, что свет дан под хорошим углом? – спросил Антонио у оператора.
Оператор Гофман, флегматичный толстяк в клетчатом костюме, внимательно посмотрел в визир аппарата. Свет падал так на лицо Престо, что впадина носа недостаточно ярко обозначилась тенью.
– Да, свет падает слишком отвесно. Опустите софит и занесите юпитер немного влево.
– Есть! – ответил рабочий, как отвечают на корабле.
Резкая тень пала на «седло» носа Антонио, отчего лицо сделалось еще более смешным. В луче этого света у окна должна была произойти сцена трагического объяснения неудачного любовника – которого играл Престо, – бедного мейстерзингера, с златокудрой дочерью короля. Роль королевны исполняла звезда американского экрана Гедда Люкс.
Тонио Престо обычно сам режиссировал фильмы, в которых участвовал. И на этот раз до приезда Гедды Люкс он начал проходить со статистами некоторые массовые сцены. Одна молодая, неопытная статистка прошла по сцене не так, как следовало. Престо простонал и попросил ее пройти еще раз. Опять не так. Престо замахал руками, как ветряная мельница, и закричал очень тонким, детским голосом:
– Неужели это так трудно – ходить по полу? Я вам сейчас покажу, как это делается.