Впрочем, вот и еще одно удивительное обстоятельство, являющееся каким-то необычайным анахронизмом, так как Торнпипп выкрикивает вдруг громким голосом:
– Представляю вам, леди и джентльмены, вашего знаменитого соотечественника О'Конелля, имя которого найдет всегда отклик в сердце ирландца!
Да, О'Конелль находился тут же, в 1875 году, хотя прошло уже двадцать пять лет со дня его смерти. Если бы кто-нибудь сделал по этому поводу замечание Торнпиппу, тот, конечно, ответил бы, что для сынов Ирландии этот великий агитатор всегда жив. Он таким же образом мог бы представить Парнелля, хотя этот политический деятель был еще совершенно неизвестен в те времена.
Затем расставлены и другие придворные, имен которых мы не помним, но все разукрашенные орденами и лентами, политические и военные знаменитости, и между ними его светлость герцог Кембриджский рядом с покойным лордом Веллингтоном, и покойный лорд Пальмерстоы около покойного Пихта; наконец, члены верхней палаты вперемежку с членами нижней палаты; за ними ряд конной гвардии в парадной форме, верхом посреди залы, что ясно указывало на то, что это был необычайный выход, который можно весьма редко увидеть в Осборнском дворце. Все вместе составляло около пятидесяти маленьких человечков, ярко раскрашенных, изображавших с великим апломбом весь цвет аристократии, самое изысканное военное и политическое общество Соединенного королевства.
Даже флот не был забыт; и если королевские яхты «Виктория» и «Альберт» не находились тут же, готовые к отплытию, то они, во всяком случае, были изображены на стеклах окон, что должно было напоминать о рейде Спитхеде. При хорошем зрении, конечно, можно было бы различить яхту, на которой находились лорды и адмиралы с подзорными трубами в одной руке и рупорами в другой.
Надо согласиться, что Торнпипп нисколько не обманул публику, сказав, что его представление единственное в мире. Положительно, благодаря ему можно было не ездить на остров Уайт. Оттого-то все и поражены – не только мальчишки, смотрящие на это чудо, но даже зрители почтенного возраста, никогда не выезжавшие из Коннаута и окрестностей Уестпорта. Только священник немножко улыбается про себя; что же касается аптекаря-москательщика, то он уверяет, что все лица так похожи, что ошибиться невозможно, хотя сам он их никогда не видел. Булочник признался, что это превосходило всякое воображение и что ему с трудом верилось, что при английском дворе столько пышности, роскоши и изящества.
– Но, леди и джентльмены, это еще не все, – продолжал Торнпипп. – Вы думаете, что все эти высокопоставленные лица не могут двигаться?.. Ошибаетесь! Они живые, такие же живые, как мы с вами, и вы это сейчас увидите! Но раньше я позволю себе обойти всех присутствующих, надеясь на их щедрость.
Настает критический момент для всех этих демонстраторов редкостей – момент, когда их шапка начинает обходить ряды зрителей. Как и везде, зрители подобных представлений делятся на две категории: на тех, которые вовремя уходят, чтобы не платить, и на тех, которые хотят позабавиться даром, и этих последних гораздо больше. Есть, правда, и третья категория, состоящая из людей платящих, но она так ничтожна, что о ней и говорить не стоит. И все это ясно обнаружилось, когда Торнпипп сделал свой маленький обход, с улыбкой, которой он старался придать любезность, но которая тем не менее выражала злобу. Да и могло ли быть иначе, коль его лицо напоминало бульдога, а злые глаза и рот готовы были скорей кусать людей, чем целовать их?..
Понятно, что у оборванной толпы, не двинувшейся с места, не нашлось бы для него и двух копперов. Что касается тех зрителей, которые, увлекшись его красноречием, хотели остаться, но не намерены были платить, то они преспокойно от него отворачивались. Только пять или шесть человек кинули несколько мелких монет, что и составило сумму в один шиллинг и три пенса, – сумму, которую Торнпипп принял с презрительной гримасой… Что вы хотите? Приходилось довольствоваться этим в ожидании послеобеденного представления, обещающего быть выгоднее, и во всяком случае лучше уж было дать представление, чем возвращать деньги.
И тогда немой восторг зрителей разразился вдруг шумными аплодисментами. Руки усердно хлопали, ноги стучали, рты выкрикивали такие громкие «о! о!», которые, наверное, доносились до самого порта.
В это время Торнпипп ударил по ящику своей палочкой, после чего послышался жалобный стон, никем, однако, не замеченный. И вдруг каким-то чудом вся сцена оживилась.