Первое действие прошло прекрасно. Восторженные рукоплескания были вполне заслуженной наградой мисс Уестон, увлекшей зрителей своим блестящим талантом и страстностью игры.
После первого акта герцогиня Кендальская вернулась в уборную, к великому удивлению Сиба, сняла свой богатый туалет из шелка и бархата и надела платье простой служанки – перемена, вызванная особыми соображениями драматурга, на которых нам не стоит останавливаться.
Малыш, сбитый с толку, испуганный, с удивлением смотрел на странное превращение.
Вскоре послышался голос помощника режиссера, голос, заставивший его вздрогнуть, и «служанка», сделав ему знак рукой, сказала:
– Подожди, беби… скоро твоя очередь. И ушла на сцену.
Служанка имела такой же успех, как герцогиня в первом акте, и занавес опустился среди еще более шумных аплодисментов.
Положительно, «добрым подругам» мисс Уестон не представлялось возможности доставить ей ни малейшего неудовольствия.
Она вернулась в уборную и, усталая, опустилась на диван, приберегая силы для следующего, третьего действия. На этот раз опять перемена костюма. Теперь это более уж не служанка, это дама, одетая в глубокий траур, немного постаревшая, так как между вторым и третьим актом проходит пять лет.
Малыш с широко раскрытыми глазами совсем застыл в своем углу, не смея ни шевельнуться, ни дышать. Мисс Уестон, сильно взволнованная, почти не обратила на него внимания.
Она обратилась к нему, когда уже была совсем готова.
– Знаешь, Малыш, – сказала она, – скоро твоя очередь.
– Моя, мисс Анна?..
– И не забудь же, что тебя зовут Сиб.
– Сиб?.. Да, да!
– Элиза, повторяй ему все время, что его зовут Сибом, пока ты не сведешь его вниз к режиссеру.
– Слушаю, сударыня.
– А главное, чтобы он не опоздал. К тому же ты знаешь, – погрозила она пальцем ребенку, – у тебя отнимут тогда гинею. Так смотри же, не забывай…
– А то посадят в тюрьму, – прибавила Элиза, делая страшные глаза.
Так называемый Сиб ощупал гинею в кармане, решив ни за что с нею не расставаться.
Наконец настал торжественный момент. Элиза, схватив Сиба за руку, повела его на сцену.
Он был ослеплен ярким светом газа, растерялся среди сутолоки актеров, смотревших со смехом ему в лицо, и чувствовал себя пристыженным в отвратительной нищенской одежде!
Наконец раздались три удара.
Сиб задрожал, точно они пришлись по его спине.
Занавес поднялся.
На сцене, декорации которой изображали хижину, находилась одна герцогиня Кендальская, говорившая свой монолог. Вскоре дверь в глубине откроется, и в ней появится с протянутой рукой ребенок, который окажется ее собственным. Надо заметить, что еще на репетициях Малыш очень огорчался тем, что его заставляли просить милостыню. Ведь его врожденная гордость всегда возмущалась, когда ему приходилось вымаливать подаяние в приюте Ragged school. Правда, мисс Анна Уестон сказала, что это делается только для виду, но все же оно было ему совсем не по нутру… В своей наивности он принимал все за правду и воображал себя несчастным Сибом.
Ожидая своего выхода в то время как режиссер держал его за руку, Малыш смотрел в щелочку двери. С каким удивлением рассматривал он эту переполненную зрителями залу, многочисленные лампочки вдоль рампы, громадную люстру, висящую в воздухе, точно огненный шар. Это было совсем не то, что он видел, когда присутствовал в представлениях, сидя в ложе.
В эту минуту режиссер сказал ему:
– Ну, будь же внимателен, Сиб!
– Да, сударь.
– Помни же… ты пойдешь прямо к маме, только смотри не упади!
– Хорошо, сударь.
– Ты протянешь руку…
– Да, сударь… вот так?
И он показал сжатую руку.
– Да нет же, дурак!.. Так показывают кулак!.. Ты должен идти с открытой рукой, потому что просишь милостыню…
– Да, сударь.
– И не произноси ни слова… ни одного!
– Да, сударь.
Дверь в хижину отворилась, и режиссер вытолкнул Малыша на сцену.
Малыш делал первые шаги в сценической карьере. Боже, как у него колотилось сердце!
Со всех концов залы послышался одобрительный шепот, в то время как Сиб с дрожащей рукой и опущенными глазами нерешительно приближался к даме в трауре. Заметно было, что он привык к лохмотьям, которые нисколько не стесняли его.
Ему сделали овацию, что окончательно смутило его.
Вдруг герцогиня встает, смотрит на него, откидываясь назад, открывает объятия.
Из ее груди вылетает раздирающий душу крик:
– Это он!.. Он!.. Я узнаю его!.. Это Сиб… этой мой ребенок!
И она притягивает его к себе, прижимает к своему сердцу, покрывает поцелуями. Он все молчит. Она плачет, на этот раз настоящими слезами, и восклицает:
– Мой ребенок… это несчастное маленькое создание, просящее у меня милостыню!