Раз одна дама, разжалобившись при виде его бледного личика, спросила, не хочет ли он съесть пирожок.
– Я предпочел бы булку, сударыня, – ответил он.
– Почему же так, дитя мое?
– Потому что она больше.
Однажды Грип, получив за исполненное поручение несколько пенсов, купил пирожное, которое было испечено не менее недели тому назад.
– Что, вкусно? – спросил он Малыша.
– О!.. Оно как будто сладкое!
– Я думаю, что сладкое, – смеялся Грип, – когда оно с сахаром!
Иногда Грип и Малыш ходили гулять к предместью Солтхилля, откуда открывался вид на весь залив, один из живописнейших в Ирландии: виднелись три Аранских острова, расположенных у самого входа, подобно трем конусам Вигского залива – опять сходство с Испанией, – а позади дикие Бурренскпе горы, Кларские и Могерские скалы. Затем возвращались опять к порту, на набережные, вдоль доков, начатых в то время, когда Галуей предназначался быть начальным пунктом атлантической линии, кратчайшей между Европой и Соединенными Штатами Америки.
Когда взор их останавливался на кораблях, стоящих в гавани, они чувствовали какое-то непреодолимое влечение к морю, которое – они были в том уверены – менее жестоко к бедным, чем земля, обещало лучшую жизнь среди простора своих вод, далеко от городской заразы; жизнь моряка могла сохранить здоровье ребенку и дать пропитание человеку.
– Как, должно быть, хорошо, Грип, плыть на таких кораблях… с их громадными парусами! – говорил Малыш.
– Если бы ты знал, как мне этого хочется, отвечал Грип.
– Так отчего же ты не сделался моряком?..
– Да, правда… Почему я не моряк?..
– Ты бы поехал далеко… далеко!
– А может быть, это когда-нибудь еще и будет! – мечтательно говорил Грип.
Во всяком случае, он пока еще не был моряком.
Галуейская гавань находится у самого устья реки, вытекающей из Луг-Корриба и впадающей в залив. На другом берегу, за мостом, деревенька Кледдег, с ее четырьмя тысячами жителей. Население состоит из рыбаков, которые пользовались долгое время общинной автономией и мэр которых значился в древних хартиях королем. Грип с Малышом доходили иногда до Кледдега. Как жалел тогда Малыш, что он не был одним из этих сильных, крепких мальчиков с загорелыми лицами; чего бы ни дал он, чтобы быть сыном одной из этих дюжих матерей, гальской крови, мужественных и грубых, как и их мужья. Да, он завидовал всем этим детям, здоровейшим и счастливейшим во всей Ирландии! Ему хотелось пойти к этим мальчикам, схватить их за руки… Но он не смел даже приблизиться к ним в своих лохмотьях: они, наверное, подумали бы, что он хочет просить у них милостыню. И он оставался в стороне, глядя на них глазами, полными слез; затем тихо уходил, чаще всего на рынок любоваться на блестящих скумбрий и селедок – единственную рыбу, попадающею в сети кледдегских рыбаков. Что касается до омаров и толстых крабов, которые кишат среди утесов залива, то Малыш, несмотря на все уверения Грипа, что они вкусны, как «пирожки с кремом», никак не мог этому поверить. Надо надеяться, что настанет наконец день, когда он сам в этом убедится.
Обойдя город, они по грязным, вонючим улицам возвращались в Ragged school. Шли среди развалин, которых много в Галуее и которые при первом же землетрясении рассыпались бы в прах. Это были недостроенные дома, заложенные и брошенные фундаменты, одиноко торчавшие треснувшие стены.
И все же ужаснее и отвратительнее всего в Галуее было вонючее здание, служившее приютом Малышу и Грипу, которые всегда замедляли, насколько возможно, свое возвращение в Ragged school.