Помню такой случай.
В номерах Андреева на Рождественском бульваре убийство и самоубийство. Офицер застрелил женщину и застрелился сам. Оба трупа лежали рядом, посреди комнаты, в которую вход был через две двери, одна у одного коридора, другая у другого.
Узнаю. Влетаю в одну дверь, и в тот же момент входит в другую дверь другой наш репортер, Н.С. Иогансон. Ну, одновременно вошли, смотрим друг на друга и молчим… Между нами лежат два трупа. Заметка строк на полтораста.
– Ты напишешь? – спрашивает меня Иогансон.
– Вместе вошли – как судьба, – отвечаю я, вынимая пятак и хлопая о стол.
– Орел или решка?
– Орел! – угадывает Иогансон.
– Ну пиши, твое счастье.
Мы протянули через трупы руки друг другу, распрощались, и я ушел.
В этом году к обычной репортерской работе прибавилась еще Всероссийская художественно-промышленная выставка, открывшаяся на Ходынке, после которой и до сего времени остались глубокие рвы, колодцы и рытвины, создавшие через много лет ужасы Ходынской катастрофы…
А тогда громадное пространство на Ходынке сияло причудливыми павильонами и огромным главным домом, от которого была проведена ветка железной дороги до товарной станции Москвы-Брестской. И на выставку.
Быстро купцы потянулись станицами,
Немцев ползут миллионы,
Рвутся издатели с жадными лицами,
Мчатся писак эскадроны.
Все это мечется, возится, носится,
Точно пред пиршеством свадьбы,
С уст же у каждого так вот и просится
Только – сорвать бы, сорвать бы…
Россия хлынула на выставку, из-за границы понаприехали. У входа в праздничные дни давка. Коренные москвичи возмущаются, что приходится входить поодиночке сквозь невиданную дотоле здесь контрольную машину, турникет, которая, поворачиваясь, потрескивает. Разыгрываются такие сцены:
– Я, Сидор Мартыныч, не пролезу… Ишь в какое узилище! – заявляет толстая купчиха такому же мужу и обращается к контролеру, суя ему в руки двугривенный: – Нельзя ли без машины пройтить?
Выставка открылась 20 мая. Еще задолго до открытия она была главной темой всех московских разговоров. Театры, кроме «Эрмитажа», открывшегося 2 мая, пустовали в ожидании открытия выставки. Даже дебют Волгиной в Малом театре прошел при пустом зале, а «Семейный сад» Федотова описали за долги.
Пастухов при своем «Московском листке» начал выпускать ради выставки, в виде бесплатного приложения к газете, иллюстрированный журнал «Колокольчик», а редактор «Русского курьера» Ланин открыл на выставке павильон «шипучих ланинских вод», и тут же в розницу продавал свой «Русский курьер».
Кислощейная газета – так называл ее Пастухов, помещая в «Колокольчике» карикатуры на Ланина и только расхваливая в иллюстрациях и тексте выставочный ресторан Лопашова. А о том, что на выставке, сверкая роскошными павильонами, представлено более пятидесяти мануфактурных фирм и столько же павильонов «произведений заводской обработки по металлургии» – «Колокольчик» ни слова. Пастухов на купцов всегда был сердит.
И вот целый день пылишься на выставке, а вечера отдыхаешь в саду «Эрмитажа» Лентовского, который забил выставку своим успехом: на выставке, – стоившей только правительству, не считая расходов фабрикантов, более двух миллионов рублей, – сборов было за три месяца около 200 000 рублей, а в «Эрмитаже» за то же самое время 300 000 рублей.
Трудный был этот год, год моей первой ученической работы. На мне лежала обязанность вести хронику происшествий, – должен знать все, что случилось в городе и окрестностях, и не прозевать ни одного убийства, ни одного большого пожара или крушения поезда. У меня везде были знакомства, свои люди, сообщавшие мне все, что случилось: сторожа на вокзалах, писцы в полиции, обитатели трущоб. Всем, конечно, я платил. Целые дни на выставке я проводил, потому что здесь узнаешь все городские новости.
Из «Эрмитажа» я попал на такое происшествие, которое положило основу моей будущей известности как короля репортеров.
– Московский маг и чародей.
Кто-то бросил летучее слово, указывая на статную фигуру М.В. Лентовского, в своей чесучовой поддевке и высоких сапогах мчавшегося по саду.
Слово это подхватили газеты, и это имя осталось за ним навсегда.
Над входом в театр «Эрмитаж» начертано было: «Сатира и Мораль».
Это была оперетка Лентовского, оперетка не такая, как была до него и после него.
У него в оперетке тогда играли С.А. Бельская, О.О. Садовская, Зорина, Рюбан (псевдоним его сестры А.В Лентовской, артистки Малого театра), Правдин, Родон, Давыдов, Ферер – певец Большого театра.
И публика первых представлений Малого и Большого театров, не признававшая оперетки и фарса, наполняла бенефисы своих любимцев.