А Далматов увлекся им. Привожу его целиком:
– Мне хочется разойтись с Шекспиром, который так много дал из английского быта. А уж как ставят у нас – позор. Я помню, в чьем-то переводе вставлены, кажется, неправильно по Шекспиру, строки, но, по-моему, это именно то, что надо:
В белых перьях, статный воин.
Первый в Дании боец…
Иначе я Гамлета не представляю. Недурно он дрался на мечах, не на рапирах, нет, а на мечах. Ловко приколол Полония. Это боец. И кругом не те придворные шаркуны из танцзала!.. Все окружающие Гамлета, все – это:
Ряд норманнов удалых,
Как в масках, в шлемах пудовых,
С своей тяжелой алебардой.
Такие же, как и Гамлет.
И Розенкранц с Гильденштерном, неумело берущие от Гамлета грубыми ручищами флейту, конечно, не умеют на ней играть. И у королевы короткое платье и грубые ноги, а на голове корона, которую привезли из какого-то набега предки и по ее образцу выковали дома из полпуда золота такую же для короля. И Гамлет, и Гораций, и стража в первом акте в волчьих и медвежьих мехах сверх лат… У короля великолепный, грабленный где-то, может быть, византийский или римский трон, привезенный удальцами вместе с короной… Пятном он стоит в королевской зале, потому что эта зала не короля, и король не король, а викинг, атаман пиратов. В зале, кроме очага, – ни куска камня. Все постройки из потемневшего векового дуба, грубо, на веки сколоченные. Приемная зала, где трон, – потолок с толстыми матицами, подпертыми разными бревнами, мебель – дубовые скамьи и неподъемно толстые табуреты дубовые.
Оленя ранили стрелой…
И наши Гамлеты таращатся чуть не на венский стул в своих туфельках и трико и – бросают эту героическую фразу:
Оленя ранили стрелой…
Мой Гамлет в лосиновых сапожищах и в тюленьей, шерстью вверх, куртке, с размаху, безотчетным порывом прыгает тигром на табурет дубовый, который не опрокинешь, и в тон этого прыжка гремят слова зверски-злорадно, вслед удирающему королю в пурпурной, тоже ограбленной где-то мантии, – слова:
Оленя ранили стрелой…
Никаких трико. Никаких туфель. Никаких шпор.
На корабле шпоры не носят!
Меч с длинной, крестом, рукоятью, чтобы обеими руками рубануть. Алебарды – эти морские топоры, при абордаже рубящие и канаты и человека с головы до пояса… Обеими руками… В свалке не до фехтования. Только руби… А для этого мечи и тяжелые алебарды для двух рук.
…Как в масках, в шлемах пудовых.
А у молодых из-под них кудри, как лен светлые. Север. И во всем север, дикий север дикого серого моря. Я удивляюсь, почему у Шекспира при короле не было шута? Ведь был же шут – «бедный Йорик». Нужен и живой такой же Йорик. Может быть, и арапчик, вывезенный из дальних стран вместе с добычей, и обезьяна в клетке. Опять флейта? Дудка, а не флейта! Дудками и барабанами встречают Фортинбраса.
Все это львы да леопарды,
Орлы, медведи, ястреба… —
…а не шаркуны придворные, танцующие менуэт вокруг мечтателя, неврастеника и кисейной барышни Офелии, как раз ему «под кадрель». Нет, это —
Первый в Дании боец!
Удалой и лукавый, разбойник морской, как все остальные окружающие, начиная с короля и кончая могильщиком.
Единственно «светлый луч в зверином мраке» – Офелия, чистая душа, не выдержавшая ужаса окружающего ее, когда открылись ее глаза. Всю дикую мерзость придворных интриг и преступлений дал Шекспир, а мы изобразили изящный королевский двор – лоск изобразили мы! Изобразить надо все эти мерзости в стиле полудикого варварства, хитрость хищного зверя в каждом лице, грубую ложь и дикую силу, среди которых затравливаемый зверь – Гамлет, «первый в Дании боец», полный благородных порывов, борется притворством и хитростью с таким же орудием врага, обычным тогда орудием войны удалых северян, где сила и хитрость – оружие…
А у нас – неврастеник в трусиках! И это:
Первый в Дании боец!