– Здесь все друг другу чужие, пока не помрут… А отсюда живы редко выходят. Работа легкая, часа два-три утром, столько же вечером, кормят сытно, а тут тебе и конец… Ну эта легкая-то работа и манит всякого… Мужик сюда мало идет, вреды боится, а уж если идет какой, так либо забулдыга, либо пропоец… Здесь больше отставной солдат работает али никчемушный служащий, что от дела отбился. Кому сунуться некуда… С голоду да с холоду… Да наш брат, гиляй бездомный, который, как медведь, любит летом волю, а зимой нору…
– Нет, я только до весны… С первым пароходом убегу…
– Все, брательник, так думают. А как пойдут колики да завалы, от хлеба отобьет – другое запоешь… Ну да ладно, об этом подумаем… Ужо увидим.
– А сколько тебе годков, дедушка?
Старик поднял голову, и глаза его сверкнули на меня.
– Без малого с лишком около того…
И опять положил пудовую ручищу на мое далеко не слабое плечо.
– А ты вот што: ежели хошь дружить со мной, так не трави меня, не спрашивай, кто да что, да как, да откеля… Я того, брательник, не люблю… Ну, понял? Ты, я вижу, молодой да умный… Может, я с тобой с первым и балакаю. Ну, понял?
– Ладно, понял, так и будет.
– А звать меня Иваном, и отец Иван был.
– А меня Алексей Иванов.
– Ну вот, оба Иванычи! – и как-то нутром засмеялся. – Ведь я тебя не спрашиваю, кто ты, да что ты? А нешто я не вижу, что твое место не здесь… Мое так здесь, я свое отхватал, будя. Понял?
– Понял.
– А теперь спать пойдем, около меня на нарах слободно, дружок спал, в больницу отправили вчера. Вот захвати сосновое поленце в голову, заместо подушки – и айда.
И сильно хромая, стал подниматься на лестницу.
Измученный последними тревожными днями, я скоро заснул на новой подушке, которая приятно пахла в вонючей казарме сосновой коркой… А такой роскоши – вытянуться в тепле во весь рост – я давно не испытывал. Эта ночь была величайшим блаженством. Главное – ноги вытянуть, не скрючившись спать!
Сквозь сон я услыхал звонкий стук и вместе с тем колокол в соседней с заводом церкви. Звонили к заутрени, а в казарме сторож стучал деревянной колотушкой и нараспев кричал:
– Подымайтесь на работу, ребятушки, подымайсь!
– Эх, каторга жизнь… А-а-а… – зевал кто-то спросонья.
– На работу, ребятушки, на работу-у!
– Чего горланишь, дармоед сорокинский?
– Что ты, окромчадал, что ли, орешь! – слышались недовольные голоса с поминанием родителей до седьмого колена. И над всем загремело:
– На пожаре ты, что ли, дьявол!
Это рявкнул на сторожа вскочивший с нар во весь свой огромный рост Сашка, атаман казармы, буян и пьяница.
– Встал, так и не буду. Чего ругаешься? – испуганно проворчал сторож, пятясь к лестнице.
Недалеко от меня в углу заколыхалась груда разноцветных лохмотьев, и из-под нее показалась совершенно лысая голова и опухшее желтое лицо с клочком седых волос под нижней губой.
– Гляди, сам паршивый козел из помойной ямы вылезает, становись, ребята! – загрохотал Сашка.
Ему в ответ засмеялись. Козел ругался и бормотал что-то…
Понемногу все поднялись, поодиночке друг за другом спустились вниз, умывались на ходу, набирая в рот воды и разливая по полу, чтобы для порядка в одном месте не мочить, затем поднимались по лестнице в казарму, утирались кто подолом рубахи, кто грязным кафтаном.
Некоторые прямо из кухни, не умываясь, шли в кубочную, на другой конец двора. Я пошел за Иваном. На дворе было темно, метель слепила глаза и жгла еще не проснувшееся горячее тело.
Некоторые кубовщики бежали в одних рубахах и опорках.
– Все равно околевать-то! – ответил мне один, которому я участливо заметил, что холодно…
– Сейчас согреемся! – утешил меня Иваныч, отворяя дверь в низкое здание кубочной, и через сени прошли в страшно жаркую, с сухим жгучим воздухом палату.
– Тепло, потому клейкие кубики выходят, а им жар нужен.
Длинная, низкая палата вся занята рядом стоек для выдвижных полок, или, вернее, рамок с полотняным дном, на котором лежит «товар» для просушки. Перед каждыми тремя стойками стоит неглубокий ящик на ножках в виде стола. Ящик этот так и называется – стол. В этих столах лежали большие белые овалы. Это и есть кубики, которые предстояло нам резать.
Иваныч подал мне нож особого устройства, напоминающий большой скобль, только с одной длинной рукоятью посредине.
– Вот это и есть нож, которым надо резать кубики мелко, чтобы ковалков не было. Потом, когда кубики изрежем, разложим их на рамы, ссыпем другие и сложим в кубики. А теперь скидай с себя рубаху.
Скинул и сам. Я любовался сухой фигурой этого мастодонта. Широкие могучие кости, еле обтянутые кожей, с остатками высохших мускулов. Страшной силы, по-видимому, был этот человек. А он полюбовался на меня и одобрительно сказал: